«Этот фундамент ничем уже не взорвать»
Воспоминания основателя Воронежского Мемориала Вячеслава Ильича Битюцкого (1937—2022) о том, как начиналось мемориальское движение в его городе и о поиске массовых захоронений расстрелянных в деревне Дубовка.
До перестройки и до гласности я не думал о темах, которыми потом стал заниматься Мемориал. Я, конечно, в целом интересовался жизнью нашего общества, чувствовал какую-то раздвоенность, все это откладывалось в душе. И когда начались гласность и перестройка, то пошли публикации, началось сближение того, что пишется и говорится, с тем, что в действительности чувствовалось. Я обратил внимание, в том числе и на публикации, связанные с репрессиями.
Родной брат моей матери был репрессирован, его арестовали уже во время войны. Его дети часто жили с нами, в нашей семье, и сам он тоже. Но эта история у меня не вызывала отчаянно глубоких переживаний. Все это как-то вписывалось в общую атмосферу жизни: посадили и посадили… В нашем сельском кругу у людей было принято, что от тюрьмы да от сумы не отказывайся.
А потом, когда началась перестройка, начались статьи в «Огоньке», когда Коротич был редактором. Тут я уже заинтересовался. История вообще интересная штука. А уж история репрессий — это вообще! То, что было тайной, вдруг открывается: что все было не так, как раньше представлялось.
* * *
Как известно, первая конференция Мемориала даже формально не могла быть признана учредительной: по тогдашнему положению об общественных организациях устав такой конференции должен быть заранее опубликован в общесоюзных средствах массовой информации. Объявлено было так: будем считать эту конференцию подготовительной и будем добиваться и надеяться, что кто-то опубликует наш устав. Коротич взялся, и в январе 1989 года устав был в «Огоньке» опубликован. И тут же собралась учредительная конференция.
На первой, подготовительной конференции каждый представлял самого себя, потому что никаких ячеек в регионах, районах и городах еще не было создано. А к учредительной конференции у меня был список из где-то 18 человек в Воронеже. Провели собрание инициативной группы, и четыре самых активных человека от нее приехали в Москву. Это были три человека, которые были на первой конференции, и еще к нам присоединился главный редактор газеты «Воронежский курьер».
* * *
Я помню первое собрание Мемориала в Воронеже. Тогда вышла книга Жигулина «Черные камни», нашумевшая, очень противоречиво воспринятая. Была осуждена в Воронеже такая группа, которая называлась КПМ, коммунистическая партия молодежи. Вокруг этого было много в городе разговоров, и я попал на встречу с капээмовцами в университете. Если я не ошибаюсь, это было 30 ноября 1988 года, то есть еще до учредительной конференции Всесоюзного общества Мемориал. Они рассказывали о себе, о своем положении, о том, что они, несмотря на реабилитацию, по-прежнему являются поднадзорными КГБ и так далее. В конце этого заседания я взял слово: «Друзья, мы все собрались с большим сочувствием к этой группе и вообще к проблеме жертв политических репрессий, проблеме реабилитации, помощи им и так далее. Давайте организуем местную организацию из лиц, которым было бы интересно дальше взаимодействовать друг с другом и с репрессированными и поддержать Мемориальское движение по установке памятника. Соберемся в Кольцовском сквере, чтобы никого не подводить под наказание за то, что такая группа собирается, и договоримся, как мы дальше будем работать».
В сквере я переписал желающих — было человек семь-восемь — и назначили заседание в здании музея Дурова. По-моему, 3 декабря этого же самого 1988 года. В это время в городе с шумом и треском шла работа по наказанию журналистов газеты «Молодой коммунар», которые активно поддержали Жигулина. И первым пунктом первого заседания воронежского Мемориала, как ни странно, было не историко-просветительское решение, а связанное с обращением по вопросу о том, чтобы прекратили преследование редактора газеты «Молодой коммунар». Даже шли оргвопросы, связанные с тем, что надо организовать конференцию на историческом факультете, чтобы привлечь работников университета. И это потом было сделано.
Мы начали искать контакты с уже существующими общественными организациями, которые были никакие не общественные, а фактически учрежденные соответствующими партийными органами. Почти ничего это не дало, за исключением как раз собрания на историческом факультете: Там присутствовало много людей, которые действительно хотели заниматься краеведением в этом направлении. После этого мы стали проводить свои заседания и принимать участие во общесоюзных мероприятиях. Появилась связь с Москвой.
* * *
В том же 1988 году в центральной прессе начали публиковаться материалы, связанные с обнаружением мест тайного захоронения расстрелянных жертв репрессий в Куропатах возле Минска. А провинциальная пресса, как известно, тогдашняя тем более, смотрела на Москву. Если подобного рода публикации начались в «Известиях» и «Правде», значит, и нам можно, и даже не только можно, но, наверное, и нужно. И появились у нас журналисты, которые начали писать на эту тему и задавать прямой и очень естественный вопрос: «А где же наши Куропаты?»
Была создана группа при городском исполкоме, в которую вошли представители журналистики, краеведческого музея, Мемориала (как уже сформированной общественной группы) и КГБ, естественно. Ей поручался вопрос поисков, а руководил один из заместителей председателя исполкома, молодой парень по фамилии Артемов.
Через Воронеж проходила линия фронта, а следовательно, там покойников, которые хранятся в земле, огромное количество было и есть. И уже были инициативные группы поисковиков, которые занимались поиском подобного рода захоронений — не репрессированных, а солдат. Была такая группа «Риф» такая. Они, прежде всего, искали самолеты, упавшие в озера, реки и болота. Это интересно: объекты большие, поднимаешь самолет — а там, смотришь, и погибший пилот. Молодых ребят очень привлекала подобного рода работа. И у них была уже большая практика по поискам. Их привлекли, Мемориал был привлечен как непосредственно занимающийся подобного рода вопросами.
Мемориал, с другой стороны, занялся еще и тем, что образовал в одной из библиотек пункт, куда люди могли бы приходить и рассказывать, что они знают по этому поводу. И туда приходили действительно люди, и мы записывали: пришла такая-то женщина, вот адрес, ее фамилия, говорит: «Мой муж работал на кладбище в Коминтерновском, рассказывал, как НКВД привезли четырех человек, и ему было приказано их в ямы какие-то схоронить...» Другая рассказывает: «А мой муж работал на стрельбище ДОСААФ за городской больницей, семь километров от города. И он знает, что за этим стрельбищем или даже на его территории тоже в овраге хоронили».
Короче говоря, началась стекаться информация. Но главная информация поступила от людей, которые жили в поселках Дубровка и Сосновка. Текутев и Новиков. Это были два охотника-любителя, которые просто наткнулись на процедуру захоронения и спрятались. А потом пришли утром еще раз и увидели две открытые ямы, подготовленные и две, уже сравненные с землей. Это был последний день охоты на зайцев, то есть конец февраля 1938 года.
* * *
Первая яма была обнаружена в сентябре 1989 года элементарными способами — так называемым «методом лозы» и «методом щупов» (то есть металлических стержней из упругой проволоки, протыкающих землю). Были вскрыты первые могилы, а потом их стало все больше и больше.
Был период, начиная с 2002 года, когда работы были прекращены, а в 2006 году они были возобновлены и продолжаются до сих пор [записано в 2017 году]. За это время было вскрыто 69 расстрельных ям-схронов и из них было эксгумированы останки 3321 человека. Но мы считаем, что в Дубовке порядка 200 ям, на основании воспоминаний Текутева. Этот молодой человек был настолько любопытен, что, когда наступила весна, он пришел опять и обнаружил эти ямы: над подобными могилами, как известно, проседает земля. Он говорил: «Я эту цифру запомнил на всю свою жизнь: 103 просевших ямы». Но это было весной 1938 года. А как мы знаем, еще полгода продолжались расстрелы с той же интенсивностью. Поэтому надо эту цифру удвоить.
Конечно, не все расстрелянные лежат в Дубовке, есть другие места. Еще были захоронения за городской областной больницей, где было стрельбище ДОСААФ, про что нам женщина рассказывала. Там ребята обнаружили 67 человек в трех ямах, но там место неудобное и раскопки прекратились. Возможно, там что-то есть еще. В Бобровской тюрьме захоронения были обнаружены просто случайно — где-то чуть ли не во дворе яма. Потом уже здание снесли, останки выкопали, свезли в какой-то овраг и ссыпали там. Правда, там потом поставили памятник.
В следственном деле были указаны и другие места. Но следствие, к сожалению, велось под надзором КГБ, и КГБ отчиталось таким порядком, что там ничего нет. А мы и общественные организации не копали там.
* * *
К раскопкам были официально привлечены к следственные органы — по инициативе Мемориала. Нам сразу хотелось поставить все это на официальную дорогу. При обнаружении человеческих останков требуется возбуждение работы следственных органов и установление фактов, откуда эти останки. И такое дело было возбуждено сначала районной прокуратурой Железнодорожного района. А потом, учитывая масштабы раскопок, которые сразу выявили десятки этих останков, и это стало общественно значимым событием, мы стали настаивать, чтобы это следственное дело перенесли в следственный отдел областной прокуратуры. и так, это было сделано — худо ли, бедно, но было возбуждено дело, и материалы его до сих пор существуют, хотя оно было в 1993 году прекращено — по причине «невозможности установить виновного в этих расстрелах».
Следователь прокуратуры затребовал перечень лиц, которые имели к этому отношение. Как сейчас я помню, 120 человек там перечислены. А дальше любопытные итоги следствия. Там написано, что из этих 120 — 80 человек в настоящее время умерло, 20 человек находятся в таком физическом состоянии, что опрос их недопустим. Ну и сколько-то там человек, место расположения которых не установлено. Все, дело закрыто! Причастных нет.
Материалы следственного дела сейчас недоступны. Я сам их свозил следователю, а теперь мне говорят: «Нет, это мы не можем показать это под грифом "секретно"». Какой секрет, в связи с чем секрет? Со стороны Мемориала и со стороны ГАОПИ (госархива общественно-политической истории) были два запроса, мы их объединили, стали просить передать это дело как общественно значимое дело, передать хотя бы ГАОПИ — из архива прокуратуры. Зачем оно в прокуратуре? Оно потеряло смысл юридически, оно закрыто, все.
* * *
Я считаю, что многое будет сделано, но сделано уже главное. Заложен фундамент антисталинизма, разоблачения тоталитаризма коммунистического образца — это такой фундамент, который ничем уже не взорвать. Меня беспокоит стремление прекратить допуски к архивам, стремление пресечь исследовательскую работу в этой части. Но я спокойно отношусь к попыткам реабилитации Сталина. Установка памятников — ставьте, сколько хотите. Просталинская литература — пожалуйста, издавайте, сколько хотите. Любопытный здравомыслящий человек теперь найдет все, что надо. И это уже не скрыть.
Я считаю, что Мемориал и к этому движению примыкающие люди и организации сделали свое большое историческое дело. И в этом смысле нет никакой угрозы. Что это дело погибнет и все сделано напрасно — в это не верю, нет, все тут нормально.